Новая русская литература. Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

НОВАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

[ 1 ... 80 81 82 83 84 ... 96 ]

собеседнику. А когда спохватился, было уже поздно. Увлекшись поисками истины, Дмитрий опять ненароком покусился на чужое самопредставление.

-- Вы, вы, -- сказал, насупившись и все более краснея, Вадим Михайлович, -- вы, Дмитрий Валентинович, фарисей!

"Можно ли обижаться на правду? -- подумал Дима, и сам ответил: -- Наверно, можно, если эта правда является разоблачением тщательно скрываемого самообмана".

-- Откуда в вас столько неискренности? -- с трудом сдерживая негодование, сказал Вадим Михайлович. -- Я ведь знаю о ваших проблемах. Зачем же вы сначала открылись, а теперь пытаетесь спрятаться от меня. Ваши настойчивые обращения к смыслу свидетельствуют о том, что у вас экзистенциальный вакуум. Счастливые люди вопросами смысла не задаются.

При этих словах Дмитрий вспомнил собрания психотерапевтических групп, на которые его однажды пригласил Вадим Михайлович. Уже после первого посещения Дима пришел к выводу, что психиатрия занимается тем, что пытается оправдать необъяснимое, а человеческое общение чаще всего лживо. Люди неохотно говорят правду, словно их принуждают публично раздеваться. Дмитрий уходил домой с неприятным осадком, каждый раз задавая себе вопрос: зачем, для чего вся эта игра, если даже здесь люди не могут быть искренними; и почему они так боятся правды? То, что произносилось вслух, составляло лишь видимую часть айсберга, тогда как подводная часть и была та правда, которую опасались обсуждать. Вначале Дмитрий пытался быть искренним и говорил то, что в действительности думал. Однако это вызвало взрыв негодования, и на него посыпались обвинения в неискренности, закрытости, провокационности поведения. Тогда только Дмитрий осознал, что негодование это есть следствие нарушения им каких-то неписаных правил. Позже ему стало ясно, что каждый в группе занимался своим делом: одни отрабатывали практику, другие отбывали повинность, третьи зарабатывали деньги. Присутствующие играли в известную им игру, полагая, что Дмитрий знаком с ее правилами. Но он оказался единственным действительно интересующимся поисками цели и смысла.

"Зачем нужен этот самообман? -- неоднократно спрашивал себя Дмитрий. -- Может быть, это защита от правды, которую люди почему-то страшно боятся высказать вслух? Они привыкли раздевать других, но, раздевшись сам, я заставил обнажиться и их. Наверно, именно это вызвало взрыв справедливого возмущения. Они не поверили в искренность моих поисков, наделяя меня теми качествами, которые видели в себе. Моя честность оказалась никому не нужна, кроме меня самого. И как только я нечаянно нарушил правила игры, как только сказал правду, так сразу же стал чужим".

Очень скоро Дмитрий перестал ходить на эти психологические тренинги, поняв, что и там лишь делают вид, что заняты поисками истины, тогда как на деле различными способами стараются убежать от нее.

-- Недавно у нас был тренинг, -- сказал Вадим Михайлович, -- где в результате обсуждения были получены о вас разнообразные мнения. Я захватил с собой записи и, если хотите, могу познакомить с данными характеристиками.

-- Пожалуй, -- без энтузиазма согласился Дмитрий.

-- Их довольно много. А потому я буду читать все подряд. Итак: эмоциональный философ, логик рационального; сконцентрированный на парадоксальных вещах; способный понять суету дней; своенравный, упрямый до невозможности; защищает свою точку зрения и его трудно переубедить; постоянно занят своими мыслями; "вещь в себе"; волевой, целеустремленный, много знает, но все подвергает сомнению; умеет перебороть обстоятельства; обладает даром убеждения и умением спорить; сильный человек, но излишне самоуверен; умен, но негибок; переоценивает свой ум; ему мешает эмоциональность; что-то ищет, но не устойчив ни в чем конкретно; умело маскирует авторитарность; устойчив к внешнему влиянию; видит перед собой глобальные цели и стремится выяснить или опровергнуть их до конца; настойчивый; человек напряженной умственной работы.

Закончив читать, Вадим Михайлович вопросительно посмотрел на Дмитрия.

-- Что скажете?

-- Все эти характеристики щадящие, одномерные и взаимоисключающие, с акцентом на интеллектуальных качествах, а также подчеркивающие ригидность характера. Я бы назвал себя просто -- чужой.

-- Человек не может себя оценить объективно. Он таков, каким его видят окружающие.

-- Но разве можно познать человека методом сложения внешних оценок? Характеристики, даже самые подробные, не дают целостного представления.

-- Конечно, трудно оценить человека с первого взгляда. Но мне кажется, что ваши попытки оправдать себя есть не что иное, как защита от правды. Можно хитрить с другим, но себя обмануть невозможно.

-- Оценивая другого, человек тем самым оценивает и себя, видя в другом отражение своих собственных достоинств и недостатков. Ведь как говоришь о других, так думают и о тебе. Давно известно: "слова Павла о Петре говорят больше о Павле, чем о Петре".

-- А вы способны говорить о себе честно?

-- Конечно, хотя порой страшновато. Однако нельзя сводить человека к самооценке. Ну, а какие новости у вас? -- спросил Дмитрий, стараясь переменить тему разговора.

-- В лагере все хорошо, -- уже без прежнего задора ответил Вадим Михайлович, -- если не считать, что пришлось выгнать Николая и Витю.

Это известие поразило Дмитрия, поскольку он знал этих двух ребят и поддерживал с ними теплые, доверительные отношения.

-- И за что же их выгнали?

-- За пьянку, конечно. Других оснований для изгнания из лагеря быть не может. Хотя и тот и другой придумали себе нелепые оправдания. Николай уехал со скандалом, ругая всех и вся; а Виктор полагает, что пострадал за свои убеждения. Все это чистейший воды выдумка, попытка оправдаться в собственных глазах и в глазах окружающих.

-- Да, неприятно, -- задумчиво произнес Дмитрий.

Он вспомнил, как отговаривал Николая покупать спиртное, когда они вдвоем были в каком-то магазинчике. Однако тот не послушал. Дмитрий посчитал это личным выбором и никому ничего не рассказал. Между ним и Колей были дружеские отношения, основанные на схожести жизненной ситуации, в которой оба оказались. И Дмитрий, и Николай были примерно одного возраста, женились, влюбившись в молоденьких девушек, которые вскоре их бросили. Правда, дочь Николая жила с ним и его мамой, которая поддерживала сына в трудные минуты, особенно когда тот злоупотреблял наркотиками. Дмитрий прекрасно понимал, почему Николай пил, ведь и ему самому стоило громадных усилий сохранить внутреннее спокойствие и уравновешенность в сложной ситуации вынужденного одиночества. Только отсутствие привычки к выпивке спасло от пропасти пьянства. Дима не считал возможным осуждать Николая за пагубное пристрастие, потому что ему были понятны мотивы поступков приятеля. Однако в то же время не мог оправдать слабость, зная о существующем в лагере сухом законе и о той пропасти, которая неминуемо ожидает каждого, кто спасается бегством от самого себя.

Известие об изгнании друзей огорчило Дмитрия. Он знал, какие надежды Коля возлагал на лагерь, пытаясь там оторваться от пагубного пристрастия к наркотикам.

-- Как же это произошло?

Видимо, Вадиму Михайловичу очень не хотелось рассказывать о процедуре изгнания, а потому он ответил:

-- Собрался коллектив и единогласно решили, что им обоим не место в лагере, поскольку они нарушили закон.

-- Неужели все были "за"? -- спросил Дмитрий, зная о симпатиях, которые питали к изгнанным все живущие в лагере.

-- Были сомневающиеся, но в конце концов все проголосовали единогласно, сочтя мои аргументы убедительными. Попытки провинившихся оправдать себя и найти сочувствие ни к чему не привели. Ведь в лагере живут несовершеннолетние, и мы отвечаем перед родителями, которые доверили нам своих детей. Разве можно допустить, чтобы кто-то из взрослых показывал детям пример дурного поведения, тем более, что дети преимущественно из неблагополучных семей.

-- Да, наверно, вы правы, -- неохотно согласился Дмитрий. -- Но мне казалось, что лагерь для Николая был последней возможностью покончить с пристрастием к наркотикам и начать новую жизнь. Разве можно лишать человека надежды, даже если он раз оступился? Может быть, стоило дать им последний шанс, если, конечно, они искренне раскаивались и обещали впредь не совершать подобного?

-- Не думаю, -- категорично возразил Вадим Михайлович. -- Если человек не имеет решимости перебороть себя однажды, то вряд ли у него и в следующий раз хватит сил, если, к тому же, делать поблажки. Нет, из-за одного нельзя рисковать всеми. К тому же, это не мое личное, а общее мнение.

-- Но разве можно решать судьбу человека путем голосования? Да и кто мы такие, чтобы судить другого? Ведь чужая душа потемки. Вы же сами сказали, не судите, да не судимы будете. Ведь каким судом судим, таким и сами будем судимы.

Вадим Михайлович немного помолчал и, уже не скрывая неприязни, как можно более вежливо сказал:

-- У вас, Дмитрий Валентинович, есть удивительная способность будоражить умы людей и возбуждать споры.

Дмитрий не обиделся.

-- Возможно, это черта моей профессии. Хотя я никогда не стараюсь специально никого провоцировать.

Внезапно возникшая пауза создала ощущение неловкости. Дмитрий даже почувствовал некоторую вину за то, что стал нападать на своего гостя, который потратил много денег и времени, чтобы навестить его в больнице.

Вадим Михайлович первым прервал молчание.

-- А что это вы сейчас читаете? -- спросил он, глядя на книжку, зажатую в руке Дмитрия.

-- Эта книга помогла мне понять то, о чем раньше я лишь догадывался, не в силах объяснить свои предчувствия, -- ответил Дмитрий. -- Хотите, я вам что-нибудь прочитаю?

-- Сделайте одолжение.

Дмитрий вспомнил об одном стихе, который как нельзя лучше соответствовал разговору с Вадимом Михайловичем. Он раскрыл книгу и стал медленно читать, стараясь еще раз вникнуть в смысл написанного.

Всеобщее согласие -- величайшее зло,

ведь обязательно останутся затаенные обиды,

и можно ли это считать истинным благом?

Вот почему мудрый

придерживается собственных правил

и не отвечает за других.

Обладающий силой живет по особым правилам,

а те, у кого ее нет, живут как придется.

Действие Неба свободно от личных

пристрастий и оно всегда содействует истинному человеку.

Едва Дмитрий закончил читать, как Вадим Михайлович резко произнес:

-- С такими взглядами вам нужно жить одному и не пытаться приспособиться в коллективе.

Они подумали об одном и том же.

-- Наверно, вы правы, -- согласился Дмитрий.

-- Мне пора идти, -- сказал Вадим Михайлович. -- Желаю вам поскорее выздоравливать и готовиться к отдыху в лагере. Надеюсь, что несмотря на вашу способность возбуждать споры, вы сможете хорошо отдохнуть и выработать в себе способность приспосабливаться в коллективе. Если сможете продержаться в лагере со своими убеждениями все лето, то в дальнейшем вам ничего не страшно. Я всю жизнь воспитывался вне коллектива, а потому понимаю его ценность, в особенности для таких личностей как вы.

-- В отличие от вас, -- с улыбкой заметил Дмитрий, -- я всю жизнь провел в коллективах и с большим трудом выработал в себе способность оставаться самим собой, несмотря на давление и всеобщий конформизм. И меня никогда не убедят в том, что ценность коллектива выше ценности индивидуальности. Определенным опытом адаптации я обладаю, и потому, возможно, все будет хорошо, поскольку мне это крайне интересно, и даже необходимо.

Дмитрий на самом деле искренне верил в то, что говорил, хотя сомнения уже закрались в его душу. Он почувствовал, что обвинение в фарисействе уже предрешило его судьбу в лагере, и отдых не будет таким спокойным и радостным, как ему казалось прежде.

-- Да, вот еще что, -- словно вспомнив что-то важное, сказал Вадим Михайлович. -- Советую вам почитать книгу отзывов.

-- Тогда, пожалуйста, принесите ее мне.

Вадим Михайлович вышел из палаты и вскоре вернулся с толстым потертым журналом в руках.

-- До свидания.

Они пожали друг другу руки, ощутив возникшее напряжение.

Как только дверь закрылась, Дмитрий взял книгу отзывов и открыл ее в первом попавшемся месте. Взгляд остановился на неровном, явно старческом почерке.

"Всю жизнь я считала себя безбожницей. Но после того, как врачи отказались лечить моего сына, которого посчитали безнадежным больным, мне ничего не оставалось, как обратиться к Богу. Я молила Господа, чтобы он спас мою последнюю опору в жизни, ведь у меня на свете больше ничего нет. И вот, когда чудесным образом сын мой выздоровел, я поверила, что Господь услышал мои молитвы. Теперь я знаю, что Бог есть, и это Он спас моего единственного сына.

Мне здесь уже все родные -- и врачи и медсестры. Спасибо всем, кто с Божьей помощью вылечил моего сына. Чтобы как-то отблагодарить Господа за помощь, я решила приходить и убирать в больнице, пока будут силы.

Люди, поверьте, Бог есть! Он существует! И всему содействует ко благу. Нужно только верить и желать добра, тогда Господь обязательно поможет".

Кричащие искренностью строки поразили Дмитрия. Он закрыл журнал и положил на тумбочку.

За все время разговора Герман Геннадиевич, или Г.Г., как Дмитрий назвал старика, не проронил ни слова. Он лежал, закрыв глаза, стараясь никоим образом не мешать происходящему. И только когда Вадим Михайлович ушел, старик открыл глаза и как-то особенно посмотрел на Дмитрия. В его взгляде было то, что Дмитрий долгое время искал во многих других людях, но не находил.

Это было Узнавание! И тоска, какая-то огромная неразделенная печаль, которая не тяготила, но просветляла душу. Глядя во всепонимающие глаза удивительного старика, Дмитрий необъяснимым образом представил ожидающее в лагере: нужно будет все преодолеть, чтобы уже не на словах, а на деле доказать истинность того, во что теперь он непоколебимо верил; он будет отстаивать свои взгляды и будет стараться несмотря ни на что побеждать зло добром; однако это обязательно приведет к конфликту, отчуждению и закономерному итогу -- изгнанию, как это было уже не раз, когда он наперекор всеобщему конформизму оставался самим собой.

"Так, может, не стоит ехать, если вместо отдыха ждет сплошная нервотрепка, -- размышлял про себя Дмитрий. Ощущение было такое, словно он смотрел на настоящее из будущего. -- Может, лучше снять в тихом месте комнатку у одинокой старушки и в гармонии с самим собой провести все лето? -- Но даже если ты обречен на непонимание, то вряд ли нужно убегать от судьбы. Чего стоят тогда рассуждения о любви и вере, если они не могут быть применены в жизни? -- Но если я имею удивительную способность будоражить людей и возбуждать споры, то, скорее всего, меня ждет изгнание, стоит только своей искренностью и непосредственностью разрушить чей-то самообман. -- Так будет всегда, если ты будешь оставаться самим собой, и если для тебя правда и поиск истины дороже выгод приспособленчества. -- Людям не нужна Истина. Они боятся правды. Так стоит ли разрушать их самообман, выворачивая себя наизнанку? -- Одно дело знать, другое жить. Да, лежа на больничной койке, ты многое открыл для себя. Но только лишь для себя. Знать -- означает действовать, если это знание истинно. А убедиться, истинно ли оно, можно лишь проверив его на деле, то есть, опять же, только пережив. -- Вечно один и тот же проклятый вопрос: быть или не быть?! Не быть для меня уже невозможно, раз я остался жить. Остается только быть. Значит, надо ехать, значит нужно пережить все, что бы ни преподнесла Истина в своем практическом исполнении. Нужно будет все отдать и при этом, безусловно, принять страдания. Ибо если люди в самом деле боятся правды, значит они будут выгонять всех, кто придет с ней. Нужно будет своим изгнанием и позором утвердить то, во что ты веришь и ради чего пошел на людской суд. -- Но стоит ли ехать, если все известно заранее? Зачем эти страдания и позор? Разве счастье бывает горьким? -- Но неужели ты откажешься от жизни, зная, что в ней не избежать страданий и слез?"

-- Спасибо за книгу, -- сказал Дмитрий, протянув ее Герману Геннадиевичу.

Тот взял и положил книжку на тумбочку, при этом внимательно посмотрев на Дмитрия, словно хотел прочесть в его глазах мнение о своем талисмане.

-- Очень интересная книга, -- сказал Дмитрий. -- Я прочитал в

[ 1 ... 80 81 82 83 84 ... 96 ]

[ на главную | скачать полный текст | послать свой текст ]