Новая русская литература. Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

НОВАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

[ 1 2 3 4 5 6 7 ... 96 ]

почему-то бездействовали. Начал усиленно работать руками, чтобы хоть как-то согреться, и вдруг услышал:

-- Эй, вылезай скорее на берег. Тебе что, больше нечего делать? Тебя ждут, а ты тут отдыхаешь. Может быть, тебе нужна утка?

-- Что?

-- Вам нужна утка?

-- Какая утка?

-- Ут-ка.

Все еще не понимая, при чем здесь утка и зачем она, Дмитрий открыл глаза и увидел, что перед ним стоит молодая женщина в белом халате.

-- А в туалет вы хотите? -- спросила она.

-- Да, хочу.

Медсестра повернулась и вышла из палаты. Дима окончательно проснулся.

-- Ты что, никогда уткой не пользовался? -- спросил у Дмитрия сосед по палате, лежащий на койке справа.

-- Никогда, -- ответил Дима, смутившись.

-- Привыкай, -- сказал сосед. -- Теперь многому научишься.

Вернулась медсестра, держа в руках стеклянную посудину.

-- К сожалению, мужских нет, -- сказала она, -- попользуйтесь женской. -- И смущаясь, спросила:

-- Вам подать?

-- Нет, спасибо, я сам, -- ответил Дмитрий, засунув утку под одеяло.

Только сейчас он почувствовал, что абсолютно мокрый. Если бы не толстый слой поролонового матраса, он, наверно, лежал бы сейчас в луже. Преодолевая смущение, не без труда, Дима оправился и протянул слегка наполненную утку медсестре. Она взяла посудину и исчезла за дверью.

-- Скоро завтрак, а потом обход, -- сказал сосед и, обращаясь к Дмитрию, спросил:

-- И как же это тебя угораздило?

-- Не знаю, -- ответил Дмитрий.

Принесли завтрак. Это была его любимая рисовая каша и кусочек хлеба с маслом. Приподнявшись на локтях, Дима осторожно стал есть. Только съев все без остатка, он почувствовал, как голоден. Медсестра принесла чай и сахар, при этом как-то странно посмотрев на Дмитрия.

Он лежал и молчал, а в голове словно снежный ком росли воспоминания, перемешиваясь со странным ощущением, оставшимся после сна. Тревожные мысли образовывали хоровод, который становился все больше, и кружился все быстрее, вызывая головокружение и неприятное ощущение тошноты. Не зная, как справится с охватившим его смятением, Дмитрий закрыл глаза.

Страха он не испытывал. По большому счету, страха он не помнил с тех самых пор, как впервые залез внутрь подводной лодки, на которой ему пришлось служить в военно-морском флоте. Тогда впервые он узнал, что такое подчиниться судьбе, ощутив за спиной нечто, что назвал впоследствии своим ангелом-хранителем. Смирившись с участью подводника, готовый в каждую минуту умереть, Дмитрий вскоре поверил в фатум -- настолько невероятными оказались все перипетии его воинской службы. Несчастья необъяснимым образом обходили Дмитрия стороной, и он несколько раз убеждался в невидимой поддержке и неожиданной, неизвестно откуда приходящей помощи. Признавая присутствие рядом ангела-хранителя, Дмитрий все более укреплялся в надежде когда-нибудь понять смысл оказываемой ему помощи. "Чему быть, того не миновать", -- часто повторял он, однако старался не искушать судьбу, прислушиваясь к никому кроме него не слышному шепоту, который иногда раздавался за спиной.

Но сейчас Дмитрия не отпускало беспокойство, с которым он не знал, как справиться, и которое с каждым мгновением все более подчиняло не только сознание, но и все его существо.

Делать было нечего. Двигаться могла только верхняя половина тела, а потому ничего не оставалось как лежать и предаваться мыслям и чувствам, которые вихрем проносились в душе. После очередного укола боль стихла, и Дмитрий мог свободно обдумать то необычное положение, в котором оказался. Чем больше он размышлял, тем большее беспокойство испытывал.

"Что будет со мной? Кому и как сообщить о том, что я нахожусь здесь? Что же теперь будет с моей работой? Как мне теперь жить? Неужели я навсегда останусь инвалидом?"

Все эти вопросы роем клубились в голове, и Дмитрий не находил ответа ни на один из них, не зная, как справиться с этим головокружительным хороводом, хотя где-то в глубине души еще сохранялся покой, который Дмитрий испытал, когда лежал на каталке. Необъяснимым образом Дима ощущал значительность произошедшего с ним, и оно не казалось ему случайным. Более того, прикованный к больничной койке, в чужом городе, без всякой возможности бежать куда бы то ни было или звонить кому-либо, Дмитрий думал о том, что теперь никогда не увидит ни теплого моря, ни горячих камней. И наряду с этим ему казалось, что произошедшее с ним есть не что иное, как исполнение его неосознанных желаний, обретение долгожданного покоя и приятного состояния ни к чему не обязывающей несвободы.

"Теперь наконец-то будет возможность спокойно поразмышлять о прожитом", -- подумал Дмитрий.

Последние несколько лет он жил исключительно заботами завтрашнего дня -- не было времени подумать о прошлом и настоящем, не то что заглянуть в будущее. И хотя Дмитрий постоянно испытывал в этом потребность, однако каждый раз, едва касался подушки, засыпал крепким сном, а наутро нужно было опять бежать куда-то и делать какие-то всегда срочные дела. Как и всякий человек, время от времени он нуждался в уединенном размышлении о текущем, прошедшем и будущем, но как большинство людей, не имел времени предаваться таким мыслям, или же просто не хотел, поскольку более важными казались завтрашние неотложные дела. Казались!

Он жил так, чтобы не было ни одной свободной минуты задуматься над тем, зачем живет и нужно ли выполнять то, что требует от него общество. В общем, жил для всех никому не нужной жизнью -- спешил, хотел везде и все успеть, чувствуя в этом власть над временем и ходом событий, но в глубине души желая сбежать от этой повседневной суеты. В памяти осталась однажды услышанная фраза, что только в больнице и тюрьме, как нигде, имеется возможность подумать о прожитом. Но вряд ли он мог желать попасть в автомобильную катастрофу, чтобы оказаться в больнице с открытым переломом обеих ног.

Смута в душе возросла еще больше, когда Дмитрий вдруг вспомнил недавний сон, оставивший неприятный осадок. Нестершиеся переживания радости, испытанные в укромной бухте на морском берегу, перемежались с отвращением к уродству инвалидов; чувство любви к песику, быть может, единственной любви, которая была в детстве, соседствовало с неприязнью к ласкам пушистой кошечки, которая оцарапала на прощание. В дополнение ко всему, размышления о несбывшемся отдыхе напомнили о необходимости закончить во что бы то ни стало начатую работу.

"Теперь-то ты поймешь, что значит быть инвалидом", -- с горькой иронией подумал Дмитрий и не смог сдержать слез. Но жалости к себе он не испытывал. Было лишь чувство глубокой горечи, оттого что вот опять приходится думать о делах и суетиться от бесконечных проблем. Еще не полностью забылись ощущения покоя и безмятежности, испытанные на каталке, а Дмитрий подумал о том, что умереть, наверно, было бы легче, чем жить.

Он повернул голову и в больших окнах палаты увидел сосновый лес, необычайно красивый, глядя на который, можно было подумать, что находишься не в больнице, а в санатории. Сосны были и молодые, и уже достаточно старые, покореженные ненастьем и согнутые грузом прожитых лет. В этих соснах Дмитрий чувствовал единственно близкое, что было в его прошлом и заполняло пустоту настоящего. Они кивали ему своими ветвями, и в этом приветствии Дмитрий находил понимание и сочувствие своему горю. Один только взгляд в окно сразу его успокаивал. В чужом городе, в незнакомой больнице, вдали от друзей и близких, сосны казались родными; они были всегда рядом, и одно лишь их присутствие лишало горького чувства одиночества.

Беспокойные мысли вихрем кружились в голове, но Дмитрий еще не оказался целиком во власти этого разрушительного смерча, поскольку в потаенной глубине ощущал некое новое неизвестное ранее пространство, наполненное чем-то важным, но позабытым. Несомненно, это принадлежало ему, но что именно это было, Дмитрий, как ни старался, вспомнить не мог.

В то время как рассудок был поглощен поиском ответов на неразрешимые вопросы и безуспешно пытался управлять хаотичным движением мыслей, душа каким-то странным образом наполнялась необъяснимой радостью. Дмитрий не мог понять причины этого удивительного переживания. Чем более росло беспокойство по поводу неспособности разрешить проблемы, неожиданно возникшие в его жизни, тем более усиливалось ощущение праздника от сбывшихся ожиданий. И под напором радости от полученного долгожданного подарка беспокойство отступало, а смятение сменялось уверенностью, что все будет хорошо.

Контраст этих двух переживаний в конечном итоге вылился в бесконечно глубокую тоску. Измученный противоречивыми настроениями, Дмитрий взглянул в окно, и ему почудилось, будто сосны, мягко покачивая ветвями, словно выражают свое сочувствие и готовы подсказать ответ.

Никогда прежде Дмитрий не оказывался в положении, когда, что называется, "приходится жить". Ему всегда казалось, что в любой момент он может сбежать, нырнув в небытие, и этот запасной выход всегда открыт. Но сейчас, пережив смерть, он уже не видел в ней возможного решения всех своих проблем, почему-то чувствуя обязанность жить.

В ожидании прихода врача Дмитрий стал перебирать свои вещи и обнаружил записную книжку. Раскрыв ее, он увидел подробный план того, что намечал сделать в последние дни до поездки к морю. План состоял из тридцати трех пунктов, а в конце была записана случайно пришедшая ему накануне в голову мысль: "Нет счастья или несчастья, есть лишь наши оценки происходящего".

"Странно, -- подумал Дмитрий, -- странно, что эта мысль возникла за несколько часов до катастрофы. Но если произошедшее не является трагедией, то что же это? По всем привычным меркам это самый что ни на есть несчастный случай".

То, что произошедшее не есть простая случайность, Дмитрий уже принял как факт, ибо давно, наблюдая за поворотами своей жизни, осознал, что так называемая случайность есть лишь непонятая закономерность. Поэтому каждый раз, когда с ним происходили жизненные коллизии, Дмитрий внимательно анализировал их, предвидя очередной выбор жизненного пути. Приключившаяся катастрофа явно свидетельствовало о грядущем повороте в судьбе, но в чем именно состоял этот поворот, понять было трудно.

Неожиданно дверь в палату отворилась, и на пороге появился мужчина в белом халате с уже известной Диме медсестрой. Привычным взглядом осмотрев палату, он быстрым и уверенным шагом направился к Дмитрию.

-- Ну, Крестовский, как дела? Я ваш лечащий врач. Зовут меня Иван Иванович. Как вы себя чувствуете?

Врач откинул одеяло и стал осматривать ноги больного, иногда заглядывая в бумаги, которые держала медсестра.

-- Не знаю, -- недовольно ответил Дмитрий.

-- Как же тебя угораздило? -- вновь спросил Иван Иванович, не прерывая осмотра.

-- Не знаю.

-- В бумагах написано, что тебя сбил на проезжей части мотоциклист. Мой знакомый случайно видел, как тебя подбросило и ты летел вверх ногами. Говорят, приземлился на голову с таким грохотом, что всем показалось, будто череп раскололся. А ну-ка, покажи голову.

Дима приподнялся на локтях, а медсестра стала разбинтовывать повязку на голове.

-- Сотрясение было? -- спросил врач, обращаясь к медсестре.

-- Первичный осмотр показал, что нет, -- ответила та, глядя в бумаги.

-- Ты чувствовал головокружение, тошноту? -- обратился врач уже к Дмитрию.

-- Вроде бы нет.

-- Завтра тебя осмотрит окулист и невропатолог. Тогда будет окончательно ясно. А пока, -- Иван Иванович обратился медсестре, -- смените ему бинты.

Врач вернулся к осмотру ног и стал ощупывать ступни.

-- Ну-ка, пошевели пальцами сначала правой, а потом левой ноги.

Дмитрий выполнил просьбу.

-- Ногу можешь правую приподнять?

-- Попробую.

Дмитрий попытался приподнять ногу, но стопа осталась в неизменном положении, а вот часть голени вместе с коленной чашечкой изменила положение.

Увидя гримасу боли на лице больного, Иван Иванович сказал:

-- Хватит, и так вижу.

Дмитрий не вытерпел и спросил:

-- Доктор, ну что? Как мои ноги?

-- Пока трудно сказать, -- ответил Иван Иванович. -- Рентген покажет. Сухожилия целы, мышцы не порваны. С правой ногой легче, а вот с левой придется повозиться. Ну да ладно, полежишь на вытяжении, а там видно будет. Или гипсовую повязку наложим, или придется делать операцию. А вообще, ты сравнительно легко отделался. Благодари бога. У тебя были все шансы умереть. А ты остался жить. Внутренние органы целы, голова в порядке. Даже странно, что сотрясения не было. Считай, что заново родился.

Но почему-то веселость Иван Ивановича не передалась Дмитрию.

-- Доктор, скажите, пожалуйста, где мои вещи и как сообщить домой?

Не прерывая осмотра, Иван Иванович ответил:

-- Одежда твоя в приемном покое, а портфель в милиции. Скажи сестре номер телефона, и она сообщит родным.

Дмитрий горько улыбнулся, подумав, что никого из родных в городе нет, так что остается опять только его давний приятель по школе.

-- Позвоните, пожалуйста, моему другу, -- попросил Дмитрий медсестру и назвал номер телефона. -- Скажите, чтобы он как можно скорее приехал.

-- Хорошо, -- ответила медсестра. -- А что, семьи у тебя нет?

Ожидая ответа, медсестра вопросительно смотрела на Дмитрия. Сама того не зная, она попала в "десятку".

-- Просто никого сейчас нет дома, -- сказал Дмитрий, и от лжи на душе стало еще тоскливее.

-- Вы женаты?

-- Да.

-- Тогда, может быть, стоит позвонить прежде всего жене?

-- Я живу один.

-- Значит, не женаты.

-- Нет, женат.

-- Но ведь вы сами сказали, что жена с вами не живет.

-- Я с ней не развелся, а значит, женат.

-- Мне важно знать ваше фактическое положение, чтобы к вам могли приехать и помочь, поскольку вы находитесь в тяжелом состоянии. Я думаю, жена ваша сразу же приедет, как только узнает о случившемся.

-- Хотелось бы верить.

-- А почему вы не живете вместе? -- не унималась любопытная медсестра.

-- Жена ушла от меня. Но я ее не бросаю. Хотя мы и не живем вместе, я постоянно думаю о ней, и даже сейчас, на расстоянии, чувствую, как ей плохо.

-- Странно, что она вас бросила. А сколько вам лет?

-- Тридцать три.

-- Возраст Иисуса Христа.

Не зная, что ответить, Дмитрий промолчал. Медсестра, захлопнув папку с бумагами, вышла из палаты.

-- Ты что, не из нашего города? -- обратился к Дмитрию сосед по палате.

-- Да, в командировке, -- уже с некоторым раздражением ответил Дмитрий, всем видом давая понять, что допрос ему неприятен.

-- Как же тебя угораздило попасть под мотоцикл?

Чувствуя, что теряет самообладание, Дмитрий сказал:

-- Прости, но больше не могу разговаривать. Ноги болят.

-- Понятное дело, сам был в таком положении.

Сосед замолчал, а Дмитрий снова стал думать о своем. Почему-то в памяти всплыли слова Ивана Ивановича о том, что у него, Дмитрия Крестовского, были все шансы умереть, и фактически он родился заново.

"Я мог умереть, -- говорил про себя Дмитрий. -- Но остался жить. Хотя мог умереть. Но почему я остался жить? Почему? Нет, это не просто так. Тогда почему же? Зачем я остался жить? Зачем? И что же это такое, мое невероятное спасение? За что мне благодарить бога? И как?"

Занятый

[ 1 2 3 4 5 6 7 ... 96 ]

[ на главную | скачать полный текст | послать свой текст ]