Новая русская литература. Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

НОВАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

[ 1 ... 25 26 27 28 29 ... 96 ]

раскрытых глазах, постепенно проявляло в душе сделанный когда-то болью след.

Дима испытал захватывающее ощущение полета. Понимание, что вера спасла его, явило миг ранее неведомой жизни, к которой он вернулся после долгих лет блуждания в темноте.

Дмитрий чувствовал себя не возвратившимся в этот мир, но вновь пришедшим. Все ему было в диковинку, и от всего он, как ребенок, испытывал необъяснимое веселье. Душа наполнялась тихой радостью, которой он не испытывал уже много лет. Это светлое чувство было подобно пережитому когда-то в военно-морском госпитале ощущению Истины -- оно, как путеводная звезда в дебрях жизненных проблем, манило и вело за собой.

Состояние у Дмитрия было такое, словно душа очистилась, а он родился заново. Со всей отчетливостью Дмитрий ощутил, как то, что он еще недавно считал потерей, на деле было высвобождением от всего чуждого, тяготившего его последние годы. Спали оковы ложных привязанностей, и Дима сразу почувствовал себя удивительно свободным, словно избавился от ненужного балласта, и потому мог теперь лететь куда глаза глядят, делать все что ему заблагорассудиться, ни на кого не оглядываясь.

И хотя положение Дмитрия было незавидное -- перебитые ноги, грядущая инвалидность, безденежье и одиночество, -- но тем не менее, никогда прежде он не чувствовал себя таким счастливым.

Подвижка, подобная сходу снежной лавины, неожиданно закончилась, и Дмитрий ощутил удивительный покой, которого прежде никогда не испытывал. Он вспомнил о смерче волнений и тревог, еще недавно мучившем его, -- теперь все стихло. Сполохи воспоминаний стерли прежде давивший пласт мироощущения, открыв в душе несколько кристально чистых фонтанов ранее неведомого чувства. Все существо Дмитрия было наполнено необъяснимым умиротворением. Что-то новое, ранее сокрытое или тщательно скрываемое ото всех, в том числе и от себя самого, в результате этого душепотрясения вышло на поверхность, став новой опорой, которую орошали брызги беспричинного восторга. Оно, как весенняя пашня, готово была принять и взрастить семена нового, ранее недоступного знания, -- словно каменистую почву, заросшую репейником, вдруг вспахали, да так, что невозможно было узнать прежней местности, которая всегда была его внутренним пространством -- территорией под названием душа. Она дышала, источая аромат желания новой жизни, подобно цветку раскрытая навстречу неведомому. Эта готовность принять и взрастить желанное наполняла все существо Дмитрия радостным трепетом, какой, наверно, испытывает женщина, мечтающая забеременеть от любимого человека.

Подобное ощущение прежде было неизвестно или недоступно ему. Но сейчас, непонятно почему, Дмитрий всецело был поглощен ожиданием чего-то неизведанного, будучи не в силах понять, откуда пришел этот удивительно радостный покой. В памяти не осталось и следа от прежних волнений, а недавний смерч тревог бесследно исчез, уступив место тишине, какая наступает после продолжительной бури. Предаваясь упоительному отдыху, Дмитрий не мог ощутить, где находится источник покоя. Уставший от борьбы, он наконец добрался до живительного оазиса и, спрятавшись в прохладе тенистых деревьев, подставил свое измученное тело под освежающий фонтан брызг неизвестно из каких глубин поднимавшегося чувства. Необъяснимый восторг, который теоретически не мог существовать в иссушенной равнодушием пустыне всеобщего отчуждения, между тем возвращал Дмитрия к жизни, и слезы беспричинной радости, растворяя защитный панцирь безразличия, устраняли последний барьер на пути к естественному и неприкрытому какой-либо защитой общению с внешним миром.

Раньше Дмитрия заботило более всего, от чего панцирь спасал, а не то, чего лишался его владелец вследствие наличия защиты. Теперь же, скинув удушающую бронированную скорлупу, Дмитрий заодно содрал и успевшие образоваться многочисленные кровавые мозоли. Но боль была почти не слышна благодаря успокаивающей прохладе живительного источника. Прежде Дима даже не подозревал о наличии таких могучих сил, живущих, как оказалось, независимо от него в глубинах души. Он был уверен, что сам никогда бы не смог их обнаружить, а тем более пробить брешь в бронированном панцире, чтобы помочь роднику радости вырваться наружу.

Тело ныло, и пришлось вызвать медсестру. Та сменила марлевые прокладки в местах, где нога была пронизана восемью спицами, образовывавшими шестнадцать кровоточащих ран, и пока меняла тампоны, или, как она их называла, "шарики", Дмитрий пытался определить, где находится источник покоя, заставивший стихнуть все тревоги и сомнения.

Он лежал, а мысль парила где-то высоко-высоко, иногда стремительно пикируя к тому, что казалось возможным ответом. Тело отдыхало в прохладной ванне покоя от последствий чужеродного вмешательства, вначале травмирующего, затем исцеляющего; лицо Дима подставил под брызги упоительного, приносящего облегчение чувства, которое казалось непонятно почему заглушенным когда-то источником радости.

Дмитрию чудилось, будто он лежит посреди множества фонтанов и может выбирать, какому отдать предпочтение. Брызги одного напомнили давно стершиеся из памяти поцелуи отца, вызвав грусть по недавно умершему родителю, которому уже никогда Дима не мог сказать, как на самом деле любит его. Только когда сам стал папой, Дмитрий понял всю выразительность скупых отцовских поцелуев. Закрыв глаза и подставив лицо под струи другого фонтана, почему-то более теплого, Дмитрий припомнил вкус своих детских беспричинных слез. А может быть, это была горечь обид от унижений, нанесенных ему дворовыми приятелями, или безутешность по поводу смерти любимой собаки? Капли, падающие на Дмитрия из этого фонтана, были соленые на вкус, отчего Дима невольно вспомнил тоску одиночества в компании враждебно настроенными к нему подростков, с которыми не находил ничего общего, всегда чувствуя себя среди них невообразимо чужим.

Третий фонтан, наиболее сильный, вкусом своих капель был определенно знаком, однако как ни старался, Дмитрий так и не смог припомнить, где и когда ранее пережил подобное. И хотя на протяжении жизни он ни раз испытывал это чувство, но никогда прежде не задавался вопросом о его происхождении. Это был вкус именно тех слез беспричинной радости, когда он любовался пушистыми сережками вербы, трепетным пробуждением природы в набухающих почках и таинством распускания нежных белых цветов вишневого дерева, растущего напротив окон его дома, а также многим другим, свидетельствовавшим о присутствии чего-то непостижимого и могущественного, подчиняющего закону любви всех и вся. И этот ощущаемый каждой клеточкой и всем существом трепет настойчивого желания любить пробивал в душе Дмитрия, так же как и в рядом стоящей березе, слезы благодарности за приобщение к всеобщей радости рождения.

Да, это были слезы радости из бьющих в душе фонтанов любви. И именно они представляли собой те первые колебания, которые возникли в тишине внутреннего пространства Дмитрия после возвращения в эту реальность. Слезы напоминали капли весеннего дождя, а вся гамма переживаний была подобна красочной радуге, делавшей невозможным размышление, а только лишь ч у в с т в о в а н и е.

Но что за неуловимое чувство заставляло трепетать и испытывать восторг?

Несомненно, это была любовь, но какая-то необычная, ранее не знакомая. У нее была особая природа, свой источник и определенное назначение -- это была любовь, не обращенная ни к кому, без причины и без объекта. Дмитрий, как ничем другим, дорожил этим переживанием, словно любил само это чувство.

Лучи солнца, наполняя палату брызгами бликов, настойчиво пробивались сквозь ветви сосен, будто были уверены в том, что их ждут и что они нужны. А Дима все лежал, наслаждаясь покоем и радостью, фонтанирующей в его душе. Ветер слегка шевелил верхушки деревьев, и они приветственно кивали своими ветвями. Дмитрий смотрел на мерные покачивания сосен, словно ощущая их молчаливое участие в его судьбе; будто то, что испытывал он, и то, что испытывали они, было понятно каждому живому существу. И этим деревьям солнце возвращало желание жить, и для них и для него был вечер и была ночь, утро и день. Для сосен Дмитрий был одним из многочисленных постояльцев, которые смотрели сквозь окна больничной палаты в поисках сочувствия, понимания и сострадания. Сосны отвечали всем сразу, но прежде всего тем, кто в них искал утешения.

И вдруг среди шума падающих капель Дмитрий различил вибрации, которые без всякого содействия с его стороны обрели черты узнаваемых и идущих изнутри звуков. Он не успел понять, что именно это было, но только сразу почувствовал -- это было как раз то, чего он ожидал так мучительно и долго. И хотя Дмитрий ни о чем себя не спрашивал, слова прозвучали настолько отчетливо, что не различить их было невозможно.

...живи по заповедям...

Он услышал их в не нарушаемой ничьим присутствием тишине, и сразу понял, что это именно то, о чем он просил, а все блаженное состояние покоя являлось лишь необходимым условием для того, чтобы он услышал.

Понять всего сразу Дмитрий не мог и не пытался, но точно знал лишь одно -- это был Ответ, который он просил и который дан ему. И хотя внешне это были всего лишь слова, однако смысл их имел гораздо большее значение и большую силу, чем Дима мог представить, -- это было Откровение!

Оно было настолько неожиданным и столь радостным, что уже само по себе создавало ощущение счастья. Дмитрий боялся как-либо назвать то, что было до, в момент и после пришедших изнутри вибраций, но чувствовал -- произошедшее есть Событие, к коему он оказался приобщенным.

"Если я смогу проникнуть в смысл услышанного, то, возможно, стану посвященным в некое таинство, достигающее лишь тех, кто просит помощи в ситуации безнадежной, преодолевая страдание и в порыве искренности со слезами на глазах ожидая ответа как спасения".

Диме почудилось, что испытываемая им радость есть награда для тех, кто желает услышать, для кого Ответ есть необходимое и достаточное средство, чтобы изменить свою жизнь, и перейти от прошлого к лучшему.

Произошло то, о чем Дмитрий даже и не мечтал, но в чем нуждался и без чего не мог жить дальше. Он чувствовал, как спокойно бьется сердце, как слезы любви очищают его жизнь от грязной пелены отчуждения, -- и в результате мир становится красочнее, все пространство вокруг наполняется радостью, душа взрывается блаженством, хочется всех любить, исчезают стены, потолок, прочие преграды, и возникает уверенность, что его видят, чувствуют, понимают, а главное, любят, любят несмотря ни на что, и никогда более не оставят в мучительном одиночестве.

Вдохнув полной грудью после минуты бездыханного безмолвия, Дмитрий почувствовал, как весь проникается ощущением любви и желанием творить добро. Он дотянулся до звонка и включил тумблер.

На вызов почему-то пришла не Мария, а санитарка. В руках она держала швабру, а лицо ее выражало недовольство.

-- Чего вам надо? -- резко спросила она.

В другое время и в ином состоянии Дмитрий, наверно, ответил бы подобным же образом, но сейчас почему-то не смог этого сделать. Санитарка, которую он раньше не замечал, хотя она каждое утро убирала палату, теперь показалась симпатичной девушкой и даже в чем-то родной.

Переполняемый чувством любви и благодарности, Дмитрий сказал:

-- Позвольте мне угостить вас конфетами.

Санитарка опешила. Наверно, такое предложение было для нее совершенно неожиданным, поскольку все плоды благодарности больных собирали врачи и медсестры. Она стояла в дверях, держа в одной руке швабру, а в другой тряпку, и лицо ее выражало крайнее изумление.

-- Пожалуйста, угощайтесь, -- произнес Дмитрий как можно более непринужденно, помогая преодолеть и себе, и молоденькой девушке барьер привычного отчуждения.

Санитарка поставила швабру в угол, положила тряпку, медленно сняла с рук черные резиновые перчатки и подошла к Дмитрию. Он протянул ей коробку с шоколадными конфетами, которую привез Вольдемар.

-- Пожалуйста, берите.

Санитарка осторожно взяла одну конфету.

-- Ну что же вы, берите еще.

Смущаясь, девушка взяла еще одну конфету, а Дмитрий успел заметить, какие у санитарки красивые руки.

-- Простите, а как вас зовут? -- осторожно спросил он.

-- Лена, -- смущенно ответила девушка и слегка покраснела. Было в ее облике нечто такое, на что Дмитрий раньше не обращал внимания, а сейчас назвал бы застенчивостью.

-- Простите, Лена, может быть, когда вы закончите уборку, придете поговорить со мной?

Девушка отвернула голову в сторону, и тихо сказала:

-- Нет, не могу. Да и работы много.

-- Тогда, может быть, после работы? -- не унимался Дмитрий.

-- Нет, после работы надо идти домой, мужа кормить.

При слове муж молоденькая санитарка вновь покраснела и стала одевать черные резиновые перчатки.

-- У вас красивые руки, -- решился произнести Дмитрий, стараясь не дать уйти своей собеседнице. -- Зачем вы одеваете такие грубые перчатки, ведь они совершенно не идут вам?

-- Других нет. А то, что руки красивые, только вы один и заметили. К сожалению, времени нет разговоры разговаривать. Пора мне идти, -- сказала девушка, хотя весь облик ее свидетельствовал о желании поговорить еще. -- Завтра приду, -- сказала она на прощание и закрыла за собой дверь.

Дмитрий остался в палате один. Сосед куда-то вышел, и можно было вновь без помех отдаться необычным переживаниям.

"Как же все-таки приятно делать людям добро, -- подумал Дмитрий. -- Вот эта девушка, совершенно незнакомая, а теперь вроде бы и не чужая вовсе. Если бы я не угостил ее конфетами, то, возможно, мы бы так и остались посторонними людьми. А теперь я знаю, как ее зовут, и она обещала завтра прийти ко мне. О чем же мы будем беседовать? Нужно обязательно угостить ее еще чем-нибудь, или сделать для нее что-нибудь приятное. Например, написать ей стихи. В любом случае, я не хочу, чтобы все оставалось как прежде. Теперь я никогда ни на что не променяю этого удивительного чувства и не вернусь к прежней суетной жизни. Нет ничего приятнее, чем творить добро. И хотя я пока не знаю, для чего жить, но абсолютно уверен, что жить надо по заповедям".

Еще не понимая весь сокровенный смысл Ответа, Дима чувствовал необъяснимую уверенность, что ориентироваться нужно на то, к чему призывал Христос.

Пережив смерть, Дмитрий стал чувствовать ее молчаливое ожидание за спиной, и вопрос "как жить дальше?" уже не создавал прежнего беспокойства. В этой неожиданной трансформации мировосприятия ощущался переход от казавшейся неразрешимой противоречивости жизни со всем ее злом и ненавистью -- к гармонии и радости через любовь.

"Теперь, когда мне открылся удивительный родник любви, я буду делать все, чтобы не дать ему заглохнуть, и работа эта будет самой главной и самой значимой в моей жизни!"

Дмитрий вдруг вспомнил о своей жене и о мотоциклисте, о всех, к кому еще недавно испытывал ненависть. Теперь ненависти не было и следа. Дмитрий уже не питал ничего, кроме любви и благодарности к тем, кто вольно или невольно способствовал произошедшему с ним счастью. Никто и ничто не могло изменить его мироощущение так, как это произошло в результате перенесенных страданий и мук. Другого пути быть просто не могло, -- в этом Дмитрий был абсолютно уверен. Он был признателен всем, кто помог ему, сам того не желая, выйти на дорогу и увидеть свет.

Дмитрий еще не знал, что ждет его впереди, но отчетливо видел освещенный путь, который манил радостью, и шагая по нему, Дима твердо верил, что идет туда, куда ему и должно идти. Это чувство было больше чем интуиция, выше всех логических рассуждений, поскольку сопрягалось с пережитыми сомнениями и болью, а главное -- с верой, объяснить которую было невозможно. Вера эта была выше всякого понимания, и составляла основу нового Я, в отличие от прежнего самопредставления, которое складывалось преимущественно из чужих мнений и оценок. Однако сколько ни пытался Дмитрий понять суть веры, прилагаемые усилия были тщетны.

"Человеку многое дано понять, -- рассуждал Дмитрий, словно беседовал с невидимым собеседником, при этом искренне удивляясь собственному монологу, -- многое из того, что лежит в границах самой жизни. Но раз есть границы, значит есть нечто и вне их. Человек не может не стремится выйти за пределы собственной жизни, чтобы понять смысл своего существования. Познавая жизнь, он неизбежно приходит к выводу, что все имеет какую-то цель, и цель эта, возможно, лежит за порогом смерти. И если неизбежная грядущая смерть помогает уразуметь смысл прожитой жизни для умирающего, то для живущих нет никакого другого средства, кроме веры, чтобы проникнуть в Таинство, постичь разумом которое невозможно, но к которому можно приобщиться, лишь веря в него".

Дмитрий не мог не верить. Теперь ему нужно было нечто большее, чем предположения ограниченного мирскими заботами рассудка. И это нечто он получил, еще не проникнув в глубину Откровения, но уже во всей полноте ощутив значительность произошедшего.

И тогда почему-то он решил написать жене письмо.

Еще недавно это показалось бы ему полным неуважение к себе, проявлением слабости, унижением перед женщиной, бросившей его в самую трудную минуту, по сути предавшей его. И хотя он никогда не считал ее посторонней, однако своим уходом она сделала себя чужой.

Так думал Дмитрий несколько дней назад. Но теперь, ничего кроме сострадания он не испытывал к человеку, который убивал в себе самое дорогое и по существу бесценное чувство. Подчиняясь переполняющей его любви, Дмитрий взял ручку, бумагу и стал писать.

[ 1 ... 25 26 27 28 29 ... 96 ]

[ на главную | скачать полный текст | послать свой текст ]