своя нота -- частота соответствующей
вибрации. Да, музыка -- она
живая!"
Весь проникшись
божественным звучанием, Дмитрий
вдруг почувствовал понимание:
"Мы теряем любовь, потому что
сами отказываемся от любви,
предпочитая вещи. Но вещь можно
потерять, вещи можно лишиться -- и это
рождает страх. А любовь живет во мне,
и принадлежит только мне. Потому тот,
кто выбирает любовь, не боится
смерти!"
Глаза закрылись сами
собой под воздействием магической
мелодии апофеоза
"Щелкунчика". Казалось,
звуки проникали из непостижимых
глубин, пронзая душу насквозь, отчего
хотелось прыгнуть с отвесной скалы и,
стремительно падая вниз, вдруг взмыть
вверх, будучи подхваченным потоком
невероятного счастья! "Что наша
жизнь -- одно мгновенье и жажда вечной
красоты. Знакомо каждому волненье,
когда хотим влюбляться мы. Что
выбрать: вечно жить в покое, все дни
заполнить суетой, или сгореть в той
драме стоя, околдовав себя мечтой?
Куда идти, к чему стремиться, какой
превыше всех удел? Мы можем разве
что влюбиться, чтоб в чувств проникнуть
беспредел. Я Вечности не пожелаю, --
зачем тогда мне жизнь дана. В ней все
любовь -- я это знаю, -- Рай здесь, к чему
нам небеса. Мы все надеемся на чудо,
живем желаньем доброты. Разубедить
нас очень трудно, ведь мир -- творение
мечты. Я знаю, смерть всему наукой --
любви и ненависти злой. Пускай любовь
мне будет мукой, но станет, может быть,
судьбой!"
Где бы ни находился,
Дмитрий продолжал искать ту, которая
в мире одна на сотню лет. Однако
сколько ни вглядывался в лица
красивых женщин, они не вызывали
особого интереса, -- это были либо
акулы, ищущие свою добычу, либо
глупая треска, стремящаяся не
отбиться от стаи, приобщившись к
модному поветрию, и желающая во что
бы то ни стало быть не хуже других. В
лицах было одно и тоже отражение
пустоты, а в глазах зеленоватый
отблеск. И чем очаровательнее
казалась внешность, тем вероятнее, что
внутренность была заполнена
шоколадом.
Ни в одной красивой
женщине Дмитрий не находил столь же
прекрасного внутреннего мира. Чаще
всего это были лишь матрешки с
разукрашенными лицами. Красивые, в
обилии косметики, мордашки искали
либо зеркало, либо золото. В каждой из
них было что-то не свое: на одной
дорогая шуба, на другой бриллиантовое
колье, на третьей блестящие колготки.
Эти длинные ноги, узкие руки, тонкие
шеи, пухлые губы, уши, не слышащие
ничего, кроме своих жующих челюстей, --
все они чего-то от него хотели. Они тоже
искали. Искали зеркало. Черт всегда
подставляет зеркало!
Дмитрий сгибался от
тяжелой бронированной защиты, под
которой стонала его душа, желая
открыть себя нараспашку. Но никому
это было не нужно. Ему хотелось выть и
кричать от боли и отчаяния на весь мир,
но его никто не слышал. И даже
выслушать не хотел!
Глядя в лица красивых
женщин, Дмитрий страстно желал
проникнуть в их внутренний мир, дабы
узнать, что сокрыто в их сердце.
Общение с представительницей
противоположного пола было
постижением иного мира, иной
цивилизации. Он готов был отдать все,
чем располагал, мечтая без остатка
раствориться в женщине, чтобы вместе
с ней упасть в глубокий колодец души и,
оставив там все, что может держать на
земле, взлететь под небеса и никогда
более не возвращаться в прежнюю
жизнь.
Потребность в
женщине была желанием к ангелу
прикоснуться!
Но никого вокруг, одни
надушенные манекены.
"Тело, одно
только тело, и пустота внутри, -- с
горечью констатировал Дмитрий, глядя
на длинноногих красавиц, будто
сошедших со страниц журнала мод. --
Возможно, это оттого, что красивая
женщина вся поглощена производимым
внешним эффектом, и ей некогда
задумываться о подлинном? Мысли ее
заняты прической, размером декольте,
модным макияжем. Ах, если бы люди
столько же заботились о состоянии
души, сколько о состоянии волос... Нет,
не внешность обманчива, но красота!
Красота вещь необъяснимая -- как
морозный узор на стеклах. Что делает
красивыми снежные торосы:
мастерская ветра или наше
воображение? И почему они кажутся
нам прекрасными? Только потому, что
соответствуют нашим представлениям о
совершенном?
Красота. Что делает с
нами красота! Это не просто мечта,
ищущая воплощения в любви, а нечто
большее. Это напоминает гипноз, когда
мы становимся пленниками
собственного воображения и готовы,
как лунатики, следовать за красотой
повсюду, бежать за ней, в надежде
поймать милостивый взгляд, делающий
нас счастливыми. Когда глаза любуются
очаровательной наружностью,
воображение дорисовывает остальное,
заставляя восхищаться носителем чуда.
Красота околдовывает, и мы, не
замечая того, что скрыто за прекрасной
оболочкой, добровольно отдаем себя в
плен собственных иллюзий. Красота
восхищает, возбуждая любовь, однако
не она является символом
совершенства. Не всякая красота
истинна, но всякая истина прекрасна!
Красота от Сатаны. От Бога -- доброта!
Да, именно доброта путь к
Совершенству".
Дмитрий вдруг
отчетливо ощутил различие вибраций,
которые вызвала холодная красота
инструктора по лечебной физкультуре и
тепло доброй всепонимающей Марии.
"Ну почему,
почему все мысли о любви
оканчиваются поиском женщины?
Неужели нет других воплощений этого
чувства? Никто не понимает моей
любви! Ни одна женщина не приняла
меня таким, каков я есть!"
Чем больше он
старался быть естественным, тем более
его не понимали и чурались, словно
сбежавшего из психбольницы идиота.
Возможно, открытая нараспашку душа
устрашала своей глубиной, отталкивая
тех, кто желал теплого и безопасного
уюта, а не леденящего бесстрашия
готовности ко всему.
Некоторые называли
его человеком глубоко и тонко
чувствующим, но Дмитрий знал, что, в
конечном итоге, вся развитость чувств и
богатство души выражается в желании и
способности сострадать.
Он ходил весь
погруженный в себя, не замечая никого
вокруг. Иногда казалось, что
невыраженные чувства взорвут изнутри
и подобно вулкану выбросят на
окружающих успевшую перебродить и
превратившуюся в ненависть
невостребованную и непонятую любовь.
Было ужасно тошно, хотелось плакать,
но он только сильнее сжимал зубы,
подавляя безудержную злобу на всех и
вся.
Дмитрий видел себя то
угрюмо разгуливающим среди
пустеющих залов филармонии, то
мечущимся, подобно одинокому
степному волку, заблудившемуся в
каменном лабиринте ночного города
среди абсолютно чужих ему существ, где
нет и не может быть того, кто бы его
понял и принял. Он бродил по
бесконечным закоулкам в поисках
тупика, надеясь найти выход и ощущая
себя при этом атомной бомбой, скрытой
под тщательно отутюженным костюмом,
которая ищет последних граммов
вещества, чтобы могла начаться цепная
реакция готового все уничтожить
взрыва. Но как только отчаяние
доходило до самоубийственной черты,
Дмитрий вдруг начинал смеяться, хотя
на самом деле хотелось выть от
удушающей тоски; слезы комом
застревали в горле, и сдержать их было
невозможно.
Порой Дмитрий сам не
знал, чего хочет. Он искал глаза, любовь
в глазах, глаза, наполненные любовью.
Но главное, он искал чувство, -- ведь все
производно от чувства и живет лишь
благодаря чувствам. Без чувств мы
мертвы!
Безнадежно
заглядывая в красивые женские лица,
Дмитрий жаждал узнавания, ища очи,
отрешенные от суеты. Порой он так
увлекался, что не замечал ничего
вокруг, даже красного сигнала
светофора. Но не найдя взора,
обращенного внутрь себя, Дмитрий все
же не переставал искать в лицах
красивых женщин тень
одухотворенности или хотя бы проблеск
мысли, желание сбежать от скучной
повседневности в мир грез -- далеких и
счастливых. Он подставлял им свои
глаза в надежде, что кто-то заглянет в
его душу, но наталкивался на
непонимание готовой ко всему
проститутки, мечтающей подороже себя
продать; пытался рассказать о любви, а
они лишь выгибали спину, изящно
выставляя ноги в блестящих колготках;
и не было даже искры соприкосновения,
а только дрожь пробегала по телу,
словно его касалась холодная ядовитая
змея.
Не желание любить, а
желание иметь -- вот что можно было
прочитать в этих выставленных для
всеобщего обозрения разукрашенных
глазках. Рассуждали их владелицы так:
"Раз я красива -- а я красива! --
значит, имею возможность получить от
жизни все что захочу".
"Люблю" или
"не люблю" превратилось в
"дам" -- "не дам".
Рекламный блеск этих
кокоток не вызывал даже предчувствия
любви. Это была только красота, и
ничего более. Как мало!
Можно было долго
любоваться совершенством линий, но
никогда просто красота не возбуждала
желания любить, если не было в ней
одухотворенности.
Чего же он искал?
Красоту? Да, но какую-то сумасшедшую
красоту. Хотя, прежде, наверно, чистоту.
Да, чистоту! Но красота и чистота
отнюдь не синонимы, и, выбирая одно,
можно было оказаться без другого.
Иногда, глядя на красивую женщину,
казалось, что это сама любовь. Однако
никогда красота и чистота не
совмещались. Красота могла
стимулировать эротические фантазии,
но любовь -- как вздох, застывший в
выси, -- могла вызвать только чистота.
"Все хотят
чистоты, а в особенности те, кто
измарался в грязи. Красоту давно
превратили в товар, захватали липкими
руками. Продается уже не только тело,
но и красота. Что же тогда спасет
мир?!"
Не всякая красота
привлекала внимание Дмитрия, а
какая-то особенная -- наполненная
страданием и отточенная болью, при
одном виде которой он испытывал нечто
подобное головокружению, чувствуя, как
за спиной начинают расти крылья. Он
жаждал умопомрачения, красоты,
слитой в его воображении с
самоотверженностью и
самопожертвованием любви, любви без
страха, для которой смерть -- лишь
возможность сохранить себя в
неизменности, перейдя при этом в
Вечность.
Но почему именно от
красивых людей Дмитрий ждал
одухотворенного внутреннего мира?
Возможно, потому, что считал красоту
неким признаком божественной
милости, своего рода оттиском
Совершенства, проявлением
вдохновенной работы духа?
Когда встречались
красивые лица с проблеском
духовности, Дмитрий, будучи не в силах
справиться с собой, ощущал, как
происходит изменение его
мироощущения и внутри словно
раскрывается неведомое ранее
пространство.
Он часто спрашивал
себя: чего же они хотят, эти
симпатичные девушки, однако ответа не
находил. Возможно, они ждали
красивого и богатого, не понимая или не
желая понимать, что богатство и
духовность несовместимы. Они искали
свою сказку, он -- свою.
Но вот однажды
Дмитрий увидел глаза, которые
смотрели на него со скорбью и
отрешенной радостью. Увидел, и чуть не
заплакал. Это были очи, очи, полные
любви! И тогда он понял, что всегда
искал именно их! Долго и неотрывно
Дмитрий смотрел на лик Казанской
Богородицы, и ему начинало казаться,
что он любит ее. И тогда изображение
переставало быть иконой, становясь
чем-то большим -- идеалом женщины,
которую он всегда хотел любить. Но в
этом не было фетишизма, это не было
поклонением кумиру, ведь главное
состояло в том, что он любил, любил, и
все измерялось этим чувством!
Дмитрий начал
задыхаться под тяжестью собственного
воображения. Казалось, нет средств от
удушья грез, сдавливавших грудь
желанием невозможного. И не было
никого, чьи губы влили бы в него
спасительное дыхание.
Дмитрий пытался
понять, откуда в нем эта мечта об
идеальной женщине, которая любит
несмотря ни на что и даже способна
умереть ради любви? Конечно, были
женские образы, долгое время
мучившие своей сказочной
невозможностью, но книжным
рассказам Дима уже давно не верил.
Жизнь виделась отнюдь не сказкой, где
желаемое выдается за действительное,
а любовь представлялась как
испытание и неизбежная мука.
"Мужчины
придумали себе женщин! Они выдумали
глупую чистоту и упрямую верность.
Гермина, Хари, Маргарита -- все
воплощение мечты. Когда душа в тоске
забыта, любовью входите вы в сны.
Ведь в жизни ты не существуешь, ты вся
реальности чужда. Но если хочешь, то
разбудишь от суеты забытия. Ты вся
мечты моей творенье, осенней грусти и
тоски. Твое я слышу повеленье
поверить вечности Любви. Пусть нет на
свете Маргариты, что Мастера в Москве
нашла. Когда надежды все разбиты,
смерть, может, лучше, чем тоска. Ведь
образ милой Маргариты лишь плод
булгаковской мечты. В реальности же
мы убиты предательством родной
жены".
Дмитрий вдруг
отчетливо ощутил, как груз
накопившихся за долгие годы мечтаний,
с каждым днем продолжающих
возрастать, как-то сразу навалился на
него, отчего трудно стало дышать, --
настолько сознание оказалось сжато
прессом собственных иллюзорных
представлений.
"Быть может, эти
мечтания об идеале есть некая
воздушная подушка, своего рода
подпорка, не позволяющая реальности
раздавить хрупкое человеческое
сознание? А может, это было всего
лишь нереализованное либидо, не
дающее покоя?"
От последнего
предположения Дмитрию стало не по
себе. Опыт подсказывал, что само по
себе удовлетворение полового желания,
не сочетающееся с переживанием
любви, только усилит тоску, и уж
конечно, не доставит того блаженства,
которое возникало при звуках музыки.
Однажды поднявшись в любовь,
Дмитрий уже не мог удовлетвориться
одним лишь телом, хотя ощущал в себе
одновременно и холод эротики, и
иссушающий огонь вожделения.
Упасть в инстинкт,
поплыть в тягучей истоме желания,
чтобы разбиться и утонуть в водопаде
страсти? Нет, не этого он хотел, -- но
полета, ощутить который помогала
только музыка.
Необъяснимым
образом Диму тянуло к молоденьким
девушкам, которые, как ему казалось,
еще не успели научиться
конвертировать любовь, и потому могли
быть искренними. Дмитрию чудилось,
что они, во всяком случае те, кто не
вкусил прелесть соблазна, могли
откликнуться на его лишенное корысти
предложение поверить идеальным
мечтам, чтобы вместе, ничего не требуя
друг от друга, поселиться в любви.
Он хотел женской, по
сути материнской, любви, а мечтал
любить девочку -- свою Галатею.
И вот наконец
однажды увидел ту, которую долгое
время искал. Взглянул на нее и понял --
это судьба! Глядя на тоненькую фигурку
с вымученным взором, Дмитрий
почувствовал, как на негласный запрос
"свой--чужой" ответ вернулся
резонансом посланных им вибраций,
всколыхнув в душе бурю чувств.
Любил ли он ее --
трудно сказать. Это было больше, чем
любовь, это была сама Судьба -- а
значит, и боль, и страдание, и измена, и
прощение, и любовь...
В своей избраннице
Дмитрий видел воплощение давней
мечты, а потому старался не думать о
каверзах судьбы. Даже предчувствуя
неминуемый конец, любил тем более
самозабвенно, отрешенно ныряя в
глубины своей души, и каждый раз
ощущая боль предстоящей муки. Трудно
было избавиться от ощущения, словно
он знает наперед, что произойдет с
ними, предвкушая свое горькое
одиночество и смиряясь перед
невозможностью избежать
предначертанной участи.
Нет, это не он выбирал
жену, это Судьба выбрала его!
Сутуловатая фигура,
слегка косящий глаз и стройные ноги в
синих трикотажных колготках делали ее
странной, а значит, в чем-то похожей на
него. Она казалась такой жалкой и
гордой одновременно, что он не мог не
вспомнить "Кроткую". Эта
повесть Достоевского манила своей
загадочностью, трагическим концом и
всепреодолевающей искренностью
рассказчика.
Хрупкость и
грациозность линий пленяли
воображение, и Дмитрий уже видел в
ней свою героиню, позабыв о трагедии
той любви, которая могла его ожидать.
Он хотя и жаждал всепоглощающей
любви, однако не хотел сгорать вовсе.
Высвободив свои
желания, накопившиеся за долгое
время вынужденного одиночества, из
плена недоверия и страха, он обрушил их
на неопытную девочку, и, естественно,
она не выдержала. То ли из чувства
долга, а может быть просто из
любопытства, она шмыгнула в его
постель, по всей видимости, не зная,
как развить затянувшиеся разговоры. И
хотя трудно было сдержать рвущиеся
наружу желания, Дмитрий не посмел
раскрыть их неискушенной девочке. А
потому они еще долго лежали вместе,
не смея прикоснуться друг к другу, пока
она сама не подтолкнула его к
следующей стадии отношений. Но ему
была нужна не ее девственность, а
чистота нетронутого чувства. И хотя
Дмитрий был уже опытен, однако в
безумном порыве мало чем отличался
от юноши. Дав волю рвущейся наружу
фантазии, он похоронил под обломками
нежной страсти и себя, и свою
избранницу.
Вспоминая минувшее,
Дмитрий вдруг ощутил желание,
которое, как ему казалось, давно
кануло в небытие.
Он искал свою Тэсс,
но не найдя идеала, нашел жену, и
наделив ее желаемыми чертами,
разумеется, обманулся. Он хотел
сгореть в огне любви, а его окатили
помоями обывательских скандалов.
Как быстро в зло
обращается одно лишь потребление
любви!
-- Здравствуйте,
Дмитрий Валентинович.
Увлеченный
размышлениями, Дима не заметил, как
в палату вошла Анна Викторовна.
-- Что это вы
слушаете? -- спросила она.
-- Чайковского, --
ответил Дмитрий.
-- А чего-нибудь
другого у вас нет?
-- У меня есть
"Страсти по Матфею" Баха и
"Реквием" Моцарта.
-- Нет, только не это.
Включите что-нибудь попроще.
Он нашел нужную
кассету, включил магнитофон, и как
только мелодия приблизилась к своему
пику, усилил звук. Вибрации голоса
певицы всколыхнули в душе давно
забытое чувство, которое он испытал
когда-то с женой, слушая эту мелодию.
-- Вы тоже любите
погромче, чтоб до костей пробирало? --
спросила Анна Викторовна.
